Я, оперуполномоченный - Страница 51

– Чьё недовольство? Партии? Закона? – Александр ухмыльнулся. – Так я же не для них работаю, а для себя.

– А живёшь на что? Страна даёт тебе возможность работать, а ты пользуешься этой возможностью в своих интересах…

– Нет, друг мой ситный. Я тружусь в фотоателье, шлёпаю фотокарточки на паспорт и прочие документы. И никого я не обманываю, ничего не приворовываю. Работаю столько, сколько требует от меня государство. А свободным творчеством я занимаюсь в моё свободное время и на моей личной территории… – Александр заметно разволновался. – Что же касается, как ты изволил выразиться, бунта в моих фотографиях, то разве я не имею права фотографировать то, чем мы окружены и чем полна природа? Если ты запрещаешь мне изображать женскую задницу, то почему ты не запрещаешь фотографировать женский рот? И то и это – одинаково физиологично. И то и другое можно изобразить вульгарно, а можно – очаровательно. Но ты, соглашаясь с тем, что мои работы прекрасны, всё же стыдливо потупляешь взор. Не в моих фотографиях дело, а в твоей голове. Ты, как я понимаю, выступаешь за социалистический реализм. Но растолкуй мне, почему человек в рабочей спецовке – это реализм и младенец, сосущий грудь матери, – тоже реализм, а вот обнажённая женщина, наполненная сладострастием, – это уже не реализм, а порнография…

– Надо подумать. Не могу ответить тебе сразу, затрудняюсь…

– Все вы такие… Ладно, давай пить чай, что ли, – сказал фотограф, опять погружаясь в самого себя. – У меня, правда, только колбаса есть, сейчас ещё хлеба принесу… Эх, Виктор, жизнь надо любить, а не клеймить её позором…

– Ну что? – улыбнулась Лена, когда её брат вышел из комнаты.

– Он меня просто задавил, – признался Смеляков.

– Он как трактор, да?.. Вообще-то обычно он отмалчивается.

– Признаюсь, такого напора я не ожидал. Собственно, я вообще не был готов к спору. Я же просто из любопытства пришёл. Очень уж меня задело: есть, оказывается, удивительно талантливые фотографы, а я не только имён их не знаю, но вообще о фотографии как об искусстве никогда не думал. Зато теперь, мне кажется, я понимаю, почему ты вышла замуж за Бориса. Он внутренне очень похож на твоего брата. Такой же… нестандартный, что ли. Не любит жить в общепринятых рамках, всякая существующая норма его не устраивает, вот он и крушит идеалы направо и налево…

– Есть в нём такая черта. Тебя это смущает?

– Нет. Просто у меня мышление более традиционное, если так можно выразиться. Мне надо, чтобы меня кто-то подтолкнул, разъяснил. Вот сейчас я уже буду смотреть на фотографии по-новому. И на обнажённых женщин тоже. Правда, у нас не очень-то на них посмотришь, мы же не на Западе живём… А ты всегда была такая?

– Какая?

– Раскрепощённая… Это потому что ты во Франции долго жила?

– Может быть. – Лена пожала плечами. – У меня родители придерживаются весьма свободных взглядов.

«Рисуется, – вдруг решил Виктор. – Хочет быть не такой, как все. Нет, девчонка-то она хорошая, но рисуется. Всё, что она говорила здесь, это далеко от её собственных мыслей. Она лишь хочет так думать, заставляет себя так думать, находясь под влиянием брата и мужа, но в действительности это – ещё вовсе не её сущность. Она только прививает себе эти мысли. Возможно, она и не сживётся с ними до конца, но всегда будет стараться говорить именно так».

– Но хоть мои предки и не ретрограды, – продолжала Лена, – мы им эту обнажёнку не показывали. Мало ли как они отреагируют…

«Вот-вот, – мысленно ответил Виктор, – ты лишь хочешь быть раскованной, но в действительности далека от этого, иначе не стала бы скрывать от родителей».

– Ты не подумай, что родители мои имеют что-то против эротики. В Париже-то они первыми пошли смотреть «Эммануэль» и потом искренне восторгались красотой и смелостью фильма. Они даже меня водили с собой. Но вряд ли они согласились бы увидеть меня в роли главной героини.

– Что такое «Эммануэль»?

– Один из самых нашумевших фильмов. Очень красивая эротика. А музыку к фильму написал Фрэнсис Лей. Знаешь такого композитора?

– Нет.

– Я дам тебе пластинку послушать. Ты сразу поймёшь, что такая музыка может звучать только в прекрасной картине.

– Неплохо бы и фильм посмотреть.

– Для этого тебе придётся отправиться за границу, – засмеялась Лена. – В Советском Союзе такое кино никогда не выйдет на экран…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. МАЙ 1980

Сошников уже долго гремел гаечным ключом, пытаясь свернуть навесной замок. Груздиков стоял у него за спиной и громко сопел, то и дело оглядываясь через плечо – не появился ли кто посторонний.

– Федька, хватит же в ухо дышать! – нервно рявкнул на него Сошников.

– А ты кончай возиться. Сколько можно! Сломать, что ли, не можешь?

– Сам попробуй, если ты такой ловкий, – огрызнулся Сошников. – Советовать всякий может…

И он, резко повернувшись, сунул Груздикову массивный гаечный ключ в руки, сильно саданув по пальцам.

– Ты чего, Лёха, в натуре? Охренел, что ли? – Грузди-ков встряхнул ушибленной рукой.

– Да заманал ты меня вконец! – проворчал ему в лицо Сошников, дыша винным перегаром. – Делай сам!

– И сделаю, – скривился Фёдор. – Подумаешь… Де-лов-то… Тебе уж ничего и сказать-то нельзя…

– Ты, Федька, обещал на стрёме стоять, а сам прилип тут…

– А ты колупаешься тут… – Груздиков отпихнул Со-шникова и, взвесив на руке гаечный ключ, уверенно подступил к двери.

Весь минувший вечер они провели у Натальи Кутузовой, тиская её в четыре руки. Обычно подруга позволяла им всё, но сегодня она почему-то упрямилась, а когда Фёдор попытался взять её силой, Наталья грозно предупредила: