Я, оперуполномоченный - Страница 105

105

– Ты уже смотрела его?

– Нет, книгу читала. У родителей брала. Там были фотографии из фильма. На Западе это принято: если книга экранизирована, то у неё внутри обязательно вклеен блок фотоснимков из фильма…

«Последнее танго в Париже» пробудило в Смелякове противоречивые чувства, обеспокоило откровенностью сцен и выплеснутых на экран эмоций. Впрочем, Виктор сразу согласился, что это был изысканно снятый фильм, только вот изысканность его показалась ему какой-то патологичной.

– По-моему, я ничего не понял, – признался он.

– Это не имеет значения. – Борис махнул рукой в ответ и закурил. – Ты лучше скажи, понравилось или нет.

– Пожалуй, понравилось, – признался Виктор. – По крайней мере, впечатление сильное… Но сумбурное… Словно не про людей… Вернее, про нездоровых людей.

– Вот-вот. Они и есть нездоровые. Одинокие и опустошённые. У них мозги сдвинулись на этой почве. Ничего не осталось за душой, только сексу хотят, другого общения они уже не понимают, – закивал Борис. – Мне кажется, что такие фильмы у нас надо первым экраном показывать, а не по мозгам давать за их просмотр. Тут же открытым текстом говорится, что Запад протух, скукожился. Мы «Последнее танго» должны поднять как знамя…

– Но здесь же сплошной секс! – возразил Виктор.

– И что? – вмешалась Лена. – Тебя, Витька, секс всегда пугал.

– Вовсе не пугал. Не надо вешать на меня ярлыки. Я не ханжа. Просто у нас есть общепринятые нормы морали…

– Да иди ты со своими общепринятыми! – воскликнул Борис и поднялся из кресла, чтобы взять со столика бутылку. – Кто их принимал? Уверяю тебя, что не общество… Тебе коньячку плеснуть?

– Да.

Борис наполнил рюмку Смелякова и повернулся к женщинам:

– Вам?

– Мы пригубим ещё вина, – отозвалась Вера.

– Нам всем навязывают, как думать и о чём думать, – продолжил Борис. – Центральный комитет партии решает за нас, что нам можно и чего нельзя. Какие-то старые, простите, пердуны со слипшимися мозгами указывают нам, что такое хорошо и что такое плохо. У них никаких желаний не осталось, они всё давно профукали, пропили и проели, им всё надоело, кроме власти, им ничего другого не нужно, потому-то они лезут к нам с запретами. Раз им, считают, не нужно, стало быть, и всей стране не нужно. А вот я хочу, чтобы такие фильмы появились в наших видеопрокатах. Понимаешь, Витя, хочу! Почему я не имею на это права? А у нас не то чтобы таких фильмов, у нас видеотек-то на всю Москву штуки три наберётся. Да и то не видеопрокат, а позорище какое-то. Я на Арбат заглянул в тамошнюю видеотеку и увидел такую очередюгу, каких за колбасой не бывает. Вдобавок там, оказывается, чтобы фильм взять напрокат, надо такую анкету заполнить о себе, что ахнуть можно! Вплоть до модели видеомагнитофона требуют указать. Просто Лубянка какая-то, а не видеосалон. А выбор – всего сотни полторы отечественных фильмов и мультфильмов. Удавиться от тоски можно.

– Но всё-таки фильмы должны быть понятными, – сказал Смеляков.

– Кому? Всем? Нет, Витя, когда искусство понятно всем, оно превращается в лозунг на плакате. Искусство должно производить впечатление! И чем это впечатление сильнее, тем лучше. А понимать тебе не обязательно. Важно чувствовать!

– Нет, Боря, понимать надо, – начал возражать Виктор.

– Ты помнишь фотографии моего брата? – заговорила Лена.

– Помню.

– Разве тебе надо понимать их? Разве ты задаёшься вопросом, почему женщина сидит в той или иной позе? Или почему велосипед лежит в луже? Ты вообще ни о чём не спрашиваешь, ты только смотришь и воспринимаешь.

– Ну, пожалуй, – нехотя согласился Виктор. – Только кино и книги отличаются от фотографии. Там всё наглядно, а здесь звучат мысли! Люди на экране общаются, а я не понимаю, о чём они говорят!

– Не понимаешь потому, что их невозможно понять! – со смешком ответил Борис. – Они муторные, бестолковые, бесполезные.

– Но зачем нужно рассказывать про них? – настаивал Виктор.

– Затем, что они такие! Если бы фильм был про психиатрическую больницу, ты бы не задавал такой вопрос. А эти двое, которые встречаются в пустой квартире, опустошены жизнью. Секс для них – единственная возможность забыться. На остальное им наплевать.

– Не знаю… – Виктор пожал плечами. – Может, ты и прав.

– Главное, Витька, чтоб ты не считал такой фильм крамольным и чтобы ты за это людей за решётку не швырял.

Смеляков смутился.

– Да я и не собираюсь… Я и пришёл, чтобы собственными глазами увидеть. А то разговоры всякие ходят…

– Да не разговоры это, Витя, а настоящая охота на ведьм, – озлобился Жуков. – Людей сажают за то, что у них дома хранится «запрещённое» кино. Их волокут в кутузку «за хранение порнографии», а потом «эксперты» начинают оценивать, порнуха это или высокая эротика. Господи, да если и вправду у них дома порнографические фильмы хранятся – что с того? Какой урон государству или обществу? У себя дома человек может заниматься чем угодно. Я понимаю, когда речь идёт об оружии. Тут спорить не стану, опасность есть: напьётся хозяин ствола и начнёт палить с балкона… Но эротический фильм-то? Да пусть самый откровенный, пусть там хоть целая толпа свальным грехом занимается! Какой от этого вред государству?

Виктор молча посмотрел на Веру. Она легонько улыбнулась ему.

– Ты тоже так думаешь? – спросил он, и она пожала плечами в ответ: «Может быть».

– Неужели ты после просмотра «Последнего танго» считаешь себя преступником? – продолжал гнуть свою линию Борис, наливая Смелякову очередную рюмку. – Разве ты стал хуже? Разве ты теперь готов броситься в объятия иностранных разведок? Или ты готов на какие-нибудь иные мерзкие поступки?

105